За закрытыми дверями. Один час в отделении реанимации Сургутской ОКБ

Подошва кроссовок, обернутая в бахилы, с неприятным звуком отлипает от ярко-синего коврика, лежащего при входе в отделение. Он нужен, чтобы не тащить с улицы грязь. Ощущение — будто наступил в разлитое и подсохшее на полу варенье.

Слева по курсу дверь в кабинет заведующего. Дальше — недлинный коридор и пустующие носилки на колесиках — одна штука. Где-то за стеной слышно пиликанье медицинских приборов. Звучат они не истерично, скорее уверенно. И монотонно.

В реанимации ожидаешь увидеть рабочую суматоху, беготню. В моем представлении кто-то обязательно, забравшись на каталку, должен откачивать покалеченного больного, пока другие врачи поспешно везут его в операционную.

— У вас тут тихо, — замечаю я.

Завотделением устало улыбается и отвечает:

— К сожалению, не всегда.

На часах полдень, в самом разгаре плановые операции. Сергей Викторович Панфилов как раз вышел с одной из них. На его голове голубая шапочка, на подбородке — медицинская маска. Сейчас в операционной его подменяет другой врач, поэтому время интервью ограничено.

Мы заходим в его кабинет. Ничего особенного: длинный старенький диван, окно, стол. На столе компьютер и пачка резиновых перчаток.

— Во сколько вы сегодня приехали на работу?

— В семь или в семь тридцать.

— А уйдете?

— Операционный день заканчивается часа в три. Но это плановые операции. Экстренные проводим круглосуточно.

— Сколько времени вы максимально проводили на работе?

— Двое суток.

Сергей Викторович заведует отделением реанимации и анестезиологии СОКБ уже 15 лет. Почти не бывает ночей, в которые его бы не разбудил телефонный звонок. Быстро, по привычке выныривая из сна, он прикладывает к уху трубку, выслушивает вопрос одного из своих врачей, дает рекомендации. Если этого мало, то одевается и едет в больницу сам. Рабочий день начался.
Говорит, что когда слышит звонок, настораживается. Потому что по пустякам коллеги беспокоить не станут. А если уж звонят, значит там, в больничных стенах, кто-то вознамерился отдать богу душу.



Реанимация — не то место, в котором бы хотелось оказаться. В СОКБ их целых три. Через отделение №2, которым заведует Сергей Панфилов, за сутки проходит от пяти до девяти пациентов. Все тяжелые. Кто-то из них задерживается всего на день, кто-то останется на несколько месяцев.

— Вам часто несут цветы, благодарят?

— Очень редко.

— Почему? Вы же буквально вытаскиваете людей с того света.

— Во-первых, многие не помнят, как здесь находились, потому что были без сознания. А кто-то психологически отключает этот момент, не хочет вспоминать. Другое дело пациенты, которые идут на плановые операции. С ними у нас хорошие отношения, с ними мы работаем в связке.

— Работа реаниматолога — это всегда балансирование между эмпатией и хладнокровием. Что выбираете вы?

— Эмпатия — это, конечно, хорошо. Когда, например, смотришь больного ребенка, общаешься с ним и с его мамой, располагаешь пациента к себе, успокаиваешь. Но когда ты заходишь в операционную, то эмоции нужно отключить.

— А что насчет эмоционального выгорания?

— Меня это не коснулось. Я как и прежде переживаю за каждого пациента. Но выгорание случается у многих медработников. Часто у медицинских сестер, например. Когда люди постоянно видят смерть, видят тяжелых пациентов, которые погибают… то перестают эмоционально реагировать... А, может, не надо про это?.. — с сомнением уточняет врач.

За дверью кабинета происходит какое-то движение, шум. Вскоре он замолкает. Я прошу у Сергея Викторовича провести небольшую экскурсию по отделению. Он соглашается, но сначала выдает мне медицинский халат, шапочку и маску. Строго настрого запрещает что-либо трогать.

Мы выходим в коридор и наталкиваемся на носилки — их толкают прочь из отделения. На носилках кто-то есть.

Вернее, кто-то был.

Странное чувство.

— Случались ли в вашей практике истории чудесных выздоровлений?

— Я думаю, что это внутренние силы человека. Помню одну пациентку — молодую женщину. Она отдыхала на курорте, потом что-то случилось и она впала в кому. Ее лечили в Сочи, но неуспешно. Привезли в Сургут. Она лежала у нас здесь несколько месяцев вот в этом, первом боксе. Надежды почти не было, но нам удалось ее вывести сначала на минимальное сознание. Потом мы буквально учили ее ложкой кушать, ходить. Слава богу, все хорошо, — она сейчас живет, работает, воспитывает детей.

Мы подходим к вышеназванному первому боксу. Я медлю, уже с порога завидев пациента, лежащего на койке. Это молодой человек. Он весь увешан какими-то проводами и приборами, которые в этот самый момент поддерживают в нем жизнь. Парень иногда приоткрывает глаза и бессознательно водит ими по потолку.

— Заходите, — говорит Сергей Викторович. — Этот пациент поступил к нам три дня назад. Сейчас он без сознания. Вся информация о его состоянии поступает на центральный пульт в ординаторскую. Врачам не нужно находиться в палате, чтобы знать, как он себя чувствует.

— Расскажите о своей команде. Что за люди с вами работают?

— У нас очень сплоченный коллектив. Есть поговорка: анестезиолог анестезиологу всегда анестезиолог. Очень развита взаимопомощь, иначе никак. Для примера — происходит интубация трахеи, человек уже не дышит. Нужно срочно ставить трубку, иначе он через несколько минут умрет. В этот момент любой врач бежит и помогает. Неважно — опытный врач, или первого года работы. Стираются все грани, субординация. Когда нужна помощь коллег, мы всегда о ней попросим.

Проходим в соседнюю палату. Там лежат еще трое пациентов. С одним возятся медсестры. Слышно требовательно-мягкое: «Тиши-тише-тише. Дышим хорошо».

К Сергею Викторовичу подходит молодой врач, между ними происходит диалог на непонятном остальному миру докторском языке. Я осторожно осматриваюсь. В этом бледно-голубом мире, наполненном пиликаньем медицинских приборов, чувствуешь себя лишним. Выйди — и не мешайся.

Над столом висит небольшая икона. Поговорка «На бога надейся, а сам не плошай» работает тут чуть иначе: «Сами не плошаем, но и бог пускай не зевает».



Сергей Викторович заканчивает консультацию и возвращается к экскурсии. Спрашиваю его об операциях: часто что-то идет не так?

— Бывает. Но паники нет. У нас такая стратегия: шаг вперед — два назад. Мы всегда готовы к осложнениям. У нас есть четко разработанный алгоритм, все нужные аппараты. В случае необходимости вызываем дополнительную реанимационную бригаду. Если нужна кровь — вызываем бригаду трансфузиолгов и так далее. Со стороны это может быть похоже на какое-то хаотичное движение, но на самом деле каждый шаг выверен.

И тут доктор озвучивает мысль, которая никогда раньше не приходила мне в голову:

— Конечно, за дверями операционной сидят и волнуются родственники. Но операционная – это самое безопасное место для больного, какое только можно придумать. Потому что в ней готово все, чтобы вам помочь. Наша работа — сделать так, чтобы пациенту было спокойно во время операции, — голос Сергея Викторовича становится мягче, тише. — Анестезиолог ведь как ангел хранитель — он защищает от хирургической агрессии, от любой опасности. Потому что когда ты вводишь пациента в бессознательное состояние, то до тех пор, пока он не проснется, пока своими ножками не пойдет — ты в ответе за его жизнь.

Почему-то к горлу подкатывает комок.

Идем дальше — в еще одну палату. Там стоят три пустующие койки. Может быть, они будут пустовать до завтра. А, может, сюда привезут кого-нибудь уже через пять минут.

«Достопримечательность» этого бокса — его огромные панорамные окна, выходящие на парк. «Вид тут красивый», — улыбается завотделением, добавляя, что именно в этой палате чаще всего лежат дети. «Детки», — зовет он их по-отцовски.

— Ваша работа сильно сказывается на личной жизни?

— Врач всегда остается врачом. Конечно, переключаешься на домашние дела, занимаешься с детьми. Но по сути мы всегда на связи и всегда готовы приступить к работе.

— Что для вас самое сложное в профессии?

— Думаю, общаться с родственниками больных. Тяжело сообщать о смерти, да и просто о тяжелом состоянии человека. Кто-то принимает спокойно, кто-то впадает в истерику прямо там, в моем кабинете. Но мы всегда стараемся пропускать к нашим пациентам их близких. За исключением каких-то частных случаев. Переодеваем, ведем в палату. Когда люди видят, что человек тут не брошен один-одинешенек, что с ним постоянно находятся врачи и медсестры — им становится легче, они успокаиваются.

Тут завотделением звонят. Он берет трубку, дает какие-то указания, из которых становится понятно, что долг зовет — пора обратно за операционный стол.

Мы выходим из палаты и идем обратно в коридор — на выход.

Опять наступаю на синий коврик, к которому противно прилипают бахилы. Снимаю белый халат.

Думаю про себя: «Мало кому доводится вот так просто зайти в реанимацию на своих двоих, а спустя час благополучно из нее выйти».

— Сергей Викторович, а вы-то сегодня домой собираетесь идти?

Он улыбается. Отвечает:

— Если все хорошо будет, то пойду.

И добавляет:

— Надеюсь.