Логопед сургутского коррекционно-развивающего центра — о дачных бочках, 12-киллограмовых одеялах и нейропсихологии

«Светлана Николаевна» — написано крупными белыми буквами на зеленой футболке. Сверху в углу логотип со львенком из известного советского мультика. Этот же львенок нарисован красками на стене у стола администратора. Руководитель центра ловит мой взгляд и, буквально снимая вопрос с языка, отвечает: «Не спрашивайте, почему назвала центр «Лео». Просто персонаж нравится».

У Светланы Мугрузиной вообще хорошо получается без слов понимать намерения собеседника. Это профессиональное.

Ее коррекционно-развивающий центр «Лео» визуально немножко похож на детский сад. На стенах — рисунки, на полу ковролин, повсюду какие-то игрушки, тренажеры. И еще нужно разуваться при входе.

В Центре уже на протяжении пяти лет оказывают помощь ребятам с тяжелыми речевыми и интеллектуальными нарушениями. А еще работают с родителями, которые воспитывают таких детей.

— Светлана, вы сургутянка?

— Да. И училась тоже в Сургуте, в педагогическом университете. С детства любила играть в куклы: лечила их и учила. Вот и вышло, что я стала чем-то средним между педагогом и врачом. Мы, дефектологи, не выписываем лекарства, но тем не менее очень тесно сотрудничаем с медиками. В университете нам преподавался обширный блок нейропсихологии и невропатологии, и я до сих пор продолжаю его изучать.

— Что включает в себя дефектология?

— Есть дефектологи-логопеды, сурдопедагоги, олигофренопедагоги — они работают с умственно отсталыми детьми. И, конечно, тифлопедагоги, которые занимаются ребятами с нарушениями зрения.

— Ваш центр специализируется на чем-то одном или на всем сразу?

— Мы больше работаем с поведенческим нарушением, расстройством аутистического спектра и с тяжелыми нарушениями в развитии. Как правило мы не берем детей с ДЦП или синдромом Дауна, потому что у нас нет для них специализированных пособий. Как и для детей с нарушением зрения.

Несмотря на такую, казалось бы, узкую направленность, центр «Лео» никогда не прибегает к рекламе. Больно уж хорошо работает сарафанное радио. Настолько хорошо, что в какой-то момент Светлана Мугрузина стала в шутку просить своих постоянных клиентов никому больше о себе не рассказывать. Потому что работы — хоть отбавляй, а специалистов потихоньку начинает не хватать.

Их в Центре работает шестеро: два нейропсихолога, два логопеда – дефектолога, два АВА-терапевта. Такая очень компактная и профессиональная команда. Исключительно женская. Директор признается, что уже какое-то время морально настраивает себя на то, что нужно нанять новых сотрудников. Волнение понятно, ведь «Лео» похож на маленький теплый мирок, в котором нет ни одного лишнего человека.

Все потому, что для Светланы Николаевны ее Центр — дело очень личное. Начинался он в съемной квартире, где Светлана — тогда еще в одиночку — проводила занятия для детей и их родителей. Говорит, что это больше походило на репетиторские услуги. Потом появился администратор. Потом один сотрудник, второй.

— Пойдемте, проведу вам небольшую экскурсию?

Мы заходим в самый большой зал Центра, и первой в глаза бросается синяя пластиковая бочка. Ну, знаете, как те, которые стоят, наполненные водой, где-нибудь на дачном дворе.

— Бочка вас, наверное, смущает? — Снова предугадывает вопрос Светлана Николаевна.

— Ну, не то что бы смущает… Но зачем она?

— Катаем в ней детей. Это сенсорные занятия. Ребятам очень нравится, — директор обводит глазами помещение, наполненное всякой всячиной: какая-то деревянная установка, похожая на шведскую стенку; непонятные одноногие стульчики, доски, ледянки, маты, игрушки, телевизор с колонками, дощечки с буквами и цифрами. — Вы даже не представляете, какие интересные вещи у нас тут творятся. Мы иногда с коллегами смеемся: ну, пойдемте шаманить, — Светлана смотрит в сторону мягких синих матов и вдруг говорит:
А давайте мы вас сейчас поваляем?

На помощь директору приходит один из ее нейропсихологов — Инга Щапова. Вместе они раскладывают на полу маты, говорят улечься на них, а потом накрывают меня странным одеялом. Странное оно потому, что тяжелое: весит 12 килограммов и преимущественно состоит из гречки. Ощущение такое, будто тебя на пляже хорошенько присыпало песком.

— Для чего это нужно? — Спрашиваю из-под одеяла.

— Это нужно для детей, которые перевозбуждены, и которых нужно успокоить, — объясняет Инга Раисовна, сидя рядом со мной на матах. — Смотрите: когда человек напряжен, происходит соответствующая химическая реакция в мозгу, вырабатываются гормоны, они поступают в мышцы, и мышцы должны отреагировать.
То есть любое эмоциональное напряжение должно выплеснуться. Именно поэтому многие дети по вечерам начинают беситься. Это не значит, что у них второе дыхание открылось — они просто очень устали. Из-за этого маются и не знают, куда себя деть.
Чтобы помочь им расслабиться, мы накрываем их нашим одеялом. Мышцы реагируют — одеяло же тяжелое, приходится его держать на себе и работать. И постепенно ребенок успокаивается.

— Интересно.

— Мы многим родителям рекомендуем покупать такие одеяла, когда их дети не могут нормально засыпать. А теперь ложитесь поперек, мы вас укутаем.

В следующие десять минут надо мной проводят эксперименты: заматывают в одеяло (фотограф смеется и говорит: «Шаурма») и просят выбраться из него, как бабочка из кокона. Потом учат делать дыхательную гимнастику. Усаживают на одноногий стул (он нужен для тех детей, которые не могут спокойно сидеть на обычном стуле и постоянно ёрзают. А на одной ножке попробуй поёрзай).

В дачную синюю бочку запихивать не стали — не по размеру. А вот детям там нравится сидеть и кататься. Для них это просто веселье, а на самом деле — упражнение на межполушарное взаимодействия, которое помогает формировать связи в головном мозге.

— Вы все эти приспособы сами придумываете? — спрашиваю обеих педагогов.

— Где-то подсматриваем, а вообще фантазия у нас хорошо работает. Вот, например, ледянка. Я ее в магазине увидела и сюда принесла. Мы кладем на нее плед, садим ребенка и катаем по полу. То плавно, то рывками. Это сенсорная интеграция.

Без пояснений понятно, что такие занятия не могут быть чем-то кратковременным. Если центр принимает ребенка, то это надолго. С некоторыми занимаются по два-три года. И чем раньше привести в «Лео» малыша даже с очень серьезным нарушением, тем выше вероятность того, что его удастся довести до состояния нормы.

Светлана Мугрузина ведет меня в соседний класс для занятий. Здесь работа ведется уже один на один: дефектолог и ребенок. И почти всегда — кто-то из родителей.

Родители вообще являются неотъемлемой частью учебного коррекционного процесса.

— Мы как правило работаем с теми, кого отбираем сами.
На берегу спрашиваем мам и пап: что вы готовы делать для результата? Хотите просто отдать нам ребенка, чтобы мы сами с ним работали? Или будете тоже прилагать усилия, присутствовать на занятиях, выжимать из себя все соки, как это делают наши специалисты?
Многие родители «сложных» детей совершают ошибки при их воспитании. Они учат их манипулировать собой.

— Например?

— Например, они не учат ребенка просить. Ему достаточно просто покричать и ткнуть пальцем в нужный ему предмет. Он знает, что мама и папа сразу все ему принесут и дадут. Поэтому мы обучаем и родителей общаться со своими детьми.

В кабинете стоит высокий стеллаж, доверху заполненный разными предметами. Здесь пена для бритья, сухие спагетти, кухонные губки, зубные щетки, носки… Немного похоже на хозяйственный магазин.

— Мне страшно представить, что вы со всем этим можете сотворить.

— Мы работаем с детьми, которые часто не понимают обращенную к ним речь, не разговаривают. У них часто бывает нарушение поведения. Сейчас, например, я учу ребенка. У него плохое визуальное восприятие, он не отличает предметы, и мы учимся с ним сортировать вещи. Берем то, что часто можно встретить в быту: мыло, ложки. И раскладываем по коробкам.
Сначала их было две, теперь уже четыре. Маленькое достижение.

— А что такое Томатис-терапия? Вы ведь и ею занимаетесь.

— Это метод слуховых тренировок, которые направлены на улучшение акустического восприятия. Ребенку мы выдаем специальное оборудование Rulisten — наушники с костной проводимостью, разработанные доктором Жано.

— Как это работает?

— Мы все воспринимаем звуки на разной частоте и громкости. Например, когда вся семья дома смотрит телевизор, то кому-то слишком громко, кому-то наоборот тихо. Это физика уха. У некоторых детей есть пробелы на определенных частотах восприятия, и именно с этим помогает Томатис-терапия. Наушники закрывают эти пробелы, и ребенок начинает воспринимать речь лучше. Соответственно, и сам начинает говорить. Но Томатис-терапия — это не волшебная палочка. Нужно все делать в комплексе.

— А кому нужен логопедический массаж? И как он проходит?

— Я подобрала комплекс массажа для детей с дизартрией – это нарушение иннервации языка.

— Можно проще?

— Плохая передача импульсов.

— То есть ребенку сложно управлять собственным языком?

— Мышцами языка, лица, губ.
Дети не могут говорить: у них язык просто лежит как тряпочка. Массаж начинается с грудного отдела, потом переходим на лицо, на волосистую часть головы и потом — на саму полость рта.

Светлана продолжает рассказывать и рассказывать, показывать и показывать. Голова идет кругом от осознания того пула проблем, которые решают специалисты центра «Лео». Вплоть до того, что они расширяют рацион питания детей.
Ведь некоторые ребята отказываются есть абсолютно любую еду за исключением, например, хлеба и воды. Тогда им выдают съедобные шоколадные карандаши, баночки с запечатанными запахами бекона, клубники, меда… в ход идет неуемная фантазия дефектологов. И это дает результат: спустя недели мамы радостно заявляют: «Сын вчера впервые согласился съесть суп!»

А еще специалисты занимаются с подростками 14-16 лет, которые страдают от дислексии или дисграфии — это нарушение чтения и письма соответственно.

— Светлана, вы любите свою работу?

— Можно немного вольно выражусь? Я от нее кайфую. Когда приходит тяжелый ребенок, и ты вместе с ним начинаешь «грызть гранит науки», и спустя время наконец получаешь результат — это радует. Еще и мам часто «вытягиваем». Потому что они эмоционально вымотаны, чувствуют вину и страх. Я подсказываю им нужную литературу, разговариваю, иногда советую обратиться к психологу. Зато когда получается добиться первых успехов, родители просто сидят в слезах от радости.

— Есть какие-то особо запомнившиеся случаи из вашей практики?

— Я всех детей помню. Но вот есть у нас мальчик, ему еще трех лет не исполнилось. Он не говорит, но уже читает.

— Но…

— Хотите спросить, как я это поняла? Раскладывала перед ним карточки со словами и картинками, а потом просила их соотнести. И он всегда справлялся. Его мама рассказывала: пошли они в магазин, он подходит к стеллажу с соками, берет одну коробочку и долго на нее смотрит. Потом ставит обратно, берет следующую. Мама меня спрашивает: «Света, что это он делал?». Я ей отвечаю: «Так он состав читал!»

Провожая нас с фотографом до прихожей, где стоят мои сапоги и висит пуховик, Светлана Николаевна с улыбкой замечает: «Мы учимся чувствовать детей. И учим этому их мам и пап». И эта фраза, пожалуй, лучше всего описывает работу ее маленького и такого важного коррекционного центра.

Трудиться в нем непросто. Светлану Мугрузину и ее коллег часто кусают и царапают. Капризничают, отказываются слушаться и слушать. Последнее иногда можно сказать и о родителях. Но те из них, которые готовы вкладывать силы — в том числе и эмоциональные — в развитие своих малышей, обязательно добиваются результатов. И потом очень долго не хотят расставаться с педагогами, которые за годы занятий становятся им буквально родными.