Обыкновенный фашизм

11 апреля - Международный день освобождения узников. Сегодня мы рассказываем о бывшей узнице нескольких концлагерей Снетковой Елене Григорьевне.

Есть люди, встреча с которыми буквально переворачивает твою жизнь. Заставляет задуматься о предназначении человека на Земле, о силе его духа и несгибаемом мужестве. Именно таким, значимым, стало для меня знакомство с жительницей Нефтеюганска Еленой Григорьевной Снетковой, бывшей узницей концлагерей. К сожалению, жизненный путь этой героической женщины уже завершен. Но пусть наша публикация по ее рассказам о Великой Отечественной войне станет данью памяти об этом светлом человеке...

…В марте 1943-го в их деревню в Витебской области (Белоруссия) пришел карательный отряд немцев. Всех согнали в большой дом, закрыли, поставили у дверей солдат с автоматами. Женщины плакали, думая, что пришел их смертный час. (Незадолго до этого фашисты сожгли Хатынь, оставив в живых лишь одну девочку, чтобы та рассказала об их зверствах другим.) На самом же деле немцы ждали приказа коменданта.

Вскоре людей выгнали на улицу и построили на дороге. Фашистские прихвостни, предатели из местных жителей, подходили к каждому, записывая в блокнот его имя, фамилию и год рождения.

После переписи немцы загнали всех стариков и инвалидов в сарай, подперли двери бревнами и подожгли, остальных заставили смотреть. Трудно сказать, чьи крики были громче: тех, кто задыхался в дыму и горел заживо, или тех, кому пришлось стать очевидцем этого зверства и кто ничем не мог помочь своим родным…

Когда все закончилось, живых погнали куда-то (как потом выяснилось, на витебский вокзал). Среди пленных были и наши военные, попавшие в окружение. «На вокзале под конвоем продержали неделю, потом набили в телячьи вагоны и куда-то повезли. На коротких стоянках выгоняли на несколько минут, чтобы люди могли справить нужду. Фашисты относились к нам словно к безмозглому и бесчувственному скоту», - рассказывала Елена Снеткова.

В Майданеке

В Гродно, практически на границе с Польшей, пленным приказали выйти из поезда и вновь повели куда-то, подгоняя плетями. Люди почти бежали. Тех, кто не мог передвигаться, секли, упавших пристреливали. Немцы ехали на мотоциклах, в то время как изможденные пленники из последних сил преодолевали километры дороги. Вскоре показались бараки за колючей проволокой. То был концлагерь Майданек на окраине города Люблина, но будущим его узникам это еще предстояло узнать.

«Немки в военной форме заставили нас раздеться догола. Мамин перстень, спрятанный в кармане, я засунула в рот, надеясь, что не заметят. Вскоре на земле валялись сброшенная одежда, деньги и даже золото. Нас повели в баню, перед которой стояли бочки, заполненные чем-то черным, похожим на мазут или деготь. Жестами нам приказали намазать этой жижей волосы. Я немного помазала, но немка злобно окунула меня головой в бочку.

В бане через привинченные к потолку душевые лейки пустили холодную воду. Струйки - очень скудные, на мытье это было совсем не похоже. Но нам еще повезло: мы остались живы. Группу евреев загнали в помещение рядом, с небольшим выпуклым окошечком. Только потом мы узнали, что это газовая камера. Через маленькое отверстие пускали газ, а тела затем сжигали в крематории», - с болью вспоминала моя собеседница.

Затем пленных отправили в деревянный барак со сколоченными в три яруса нарами. Вместе с русскими здесь находились полячки, француженки, чешки. В выданных полосатых тоненьких платьях они выглядели как близнецы.

Точно из такого же материала были сшиты и куртки, названные пленными «яками». На одеянии не было ни карманов, ни пуговиц, ни веревочек, чтобы узницы не могли наложить на себя руки. Из нижнего белья полагалась лишь короткая рубашка, на ногах - деревянная обувь или парусиновая на деревянной подошве, и тоже без шнурков. На голове - маленькая косынка.

Ежедневно в половине четвертого утра узников выгоняли на главную площадь концлагеря - аппельплац. По строгой незримой линеечке требовалось стоять смирно. Стоило качнуться или переступить ногами, как тут же на рассыпанной земле оставался след башмака. Тогда доставалось всем, в особенности нарушившей команду. Часами стоя на плацу, продрогшие, голодные, изможденные люди нередко теряли сознание.

Да и как не упасть, если на обед была баланда из лебеды? На сутки в барак выдавали одну буханку хлеба из каштановой муки, весом не более килограмма. Пленницы разрезали ее на аккуратные ломтики, ели, стараясь не обронить ни крошки. Неудивительно, что в первые же дни умирали младенцы (у мам пропадало молоко). Погибали и женщины постарше, с ослабленным здоровьем.

Братик Лены находился в другом бараке. Она очень переживала, что не может подойти к нему, перекинуться хотя бы словом. Однажды девушка увидела, как всех детей (их отбирали и у рыдающих матерей из других бараков) построили на площади и погнали за ворота. Елена, чуть сдерживая рыдания, крикнула брату: «Не забывай свой адрес: Витебская область, Витебский район, деревня Мычки». Маленькие узники, растирая кулачками слезы, поминутно оглядываясь на своих близких и безжалостно подгоняемые фашистами, куда-то уходили. Лишь через 15 лет Елене посчастливилось встретиться уже со взрослым братом, несколько лет он находился в концлагере Маутхаузен.

По воспоминаниям Елены Григорьевны, пленниц в Майданеке трудиться не заставляли, зато часто отправляли в лабораторию, где над ними проводили опыты. Узницы называли ее «ревир». «Я побывала там не раз. Помню, дали таблетку, и я уснула. Что со мной делали - не знаю. Может, брали кровь. А может, что и похуже. Немцы проверяли на пленных действие вакцин, брали костные ткани. Мы были для них вроде подопытных мышей. После таких экспериментов я каким-то образом оказывалась в бараке. Ломило тело, болела голова», - рассказывала моя героиня.

Пять полей в Майданеке были огорожены колючей проволокой под напряжением. А наверху - вышки с охранниками, вооруженными пулеметами и автоматами. День и ночь горели печи крематория, а пепел вывозили самолетом, чтобы удобрять поля.

Вместо имени номер 31964

А потом был немецкий Равенс-брюк. Он находился на острове. «Меня поразили его очень высокие стены. В целом же лагерь был похож на прежний», - вспоминала Елена Григорьевна.

Как у политической пленницы, на одежде девушки был красный винкель - номер 31964.

…Полчетвертого утра. Узники уже стоят на площади. Но в этот раз на вытянутые руки им кладут кирпичи, это означает одно - кто-то провинился. Под холодным ветром, проливным дождем им предстоит стоять несколько часов. От тяжести давно немеют руки, болит спина, подгибаются ноги. Тут и там люди падают как подкошенные. «Ауфштэен!» - кричат надзиратели, за шкирку поднимают упавших, а тех, кто не в силах подняться, забивают прикладами.

Однажды так стояли утро, день и ночь. Оказалось, одна из узниц подговорила женщин устроить бунт. Надзирательница вошла в барак, а пленницы накинули ей на голову одеяло, пытаясь задушить. Да где там! Как пушинок раскидала она изможденных бунтовщиц. Вбежали военные с автоматами. Зачинщиц расстреляли, а всех женщин, в том числе из других бараков, истязали на площади. Чтобы неповадно было. Сколько их погибло за те сутки!..

Аппельплац долго снился Елене Григорьевне, память оставил по себе прочную - глухоту на одно ухо. На команде «смирно» Елена пошатнулась от голода. «Ауфзеетка (так мы называли надзирательниц) подскочила ко мне и со всей силы саданула по правому уху», - рассказывала бывшая узница. После удара стал ухудшаться слух, с годами ситуация усугублялась.

Также за провинность можно было попасть в бункер, где бегали крысы. Одна молодая женщина вышла из него седой.

От истощения и голода люди умирали в огромном количестве. Утром давали кофе из каштановой муки и кусок хлеба, вечером - суп из картофельной кожуры. Фашисты так говорили пленникам: «Вас по этой еде и убивать не надо. За три месяца и сами подохнете». Измором и брали.

Тогда у обреченных на смерть и рождались песни: «32 деревянных барака. Бункер, кухня, ревир и быстрит. Русские девушки ходят без «яков», а март месяц холодный стоит…»

Каждому свое

В Бухенвальд пленных гнали пешком. Почему гоняли узников с места на место? Возможно, чтобы не возникло единения, не смогли бастовать. «Хотя какой тут протест? - рассуждала Елена Снеткова. - У нас, похожих на скелеты, обтянутые кожей, не было сил даже перемолвиться друг с другом словом. Порой казалось, что родной язык забыли. Мы стали будто покорные животные: не бьют - уже хорошо».

Тогда при встрече я не спросила Елену Григорьевну, знала ли она перевод надписи на воротах Бухенвальда: «Jedem das seine» - «Каждому свое». Ей же этот лагерь запомнился горячим песком, который жег ноги даже через обувь. Но щедро гревшее солнце не радовало. В Бухенвальде - все тот же голод, изнурительная перекличка на площади, те же варварские медицинские опыты. «Мы были неузнаваемы: обтянутые тонкой кожей лица и оттого огромные глаза», - делилась бывшая узница. Их, в отличие от мужчин, работавших в каменоломне, не заставляли трудиться, возможно, держали для обмена с военнопленными, ведь они считались политзаключенными.

В Бухенвальде Елена пробыла относительно недолго. «Мы шли по городу, а из окон домов на нас глазели немцы. «Руссише швайне» - так кричали они и плевали нам вслед. Нас пригнали в лес. На высоких деревьях мы увидели какие-то квадратные коробочки с зернышками, скорее всего, съедобные, но сорвать или поднять их с земли никто не отважился: можно было получить от надзирателей по зубам. Для большинства это был бы последний удар», - вспоминала Елена Григорьевна.

Огонек надежды

Новое место немцы называли Вальдбаум. Вероятно, это был какой-то подлагерь. Он находился в гуще леса, там же располагалась и полевая кухня. Но что удивило заключенных: ворота охраняли не молодые, как обычно, а пожилые пулеметчики. Под землей располагался завод, где изготавливали детали для самолетов. На нем работали заключенные, которых не выпускали на улицу. Исключение составляли допустившие брак - их истязали на свежем воздухе. Прибывшие узники расширяли завод: копали землю, расчищая место для будущих подземных корпусов. Находясь в котлованах, закидывали землю в транспортер, а он подавал ее наверх.

Две надзирательницы - одна крупная, другая поменьше - зорко следили за работой узниц. «Однажды моя напарница мне говорит: «Это корова № 1, а то № 2». Я засмеялась, и толстуха, замахнувшись на нас плетью, заорала: «Ду, штюк шайсе, вас ист корова?» («Ты, кусок дерьма, что такое корова?») Но в яму не полезла - глубоко. А будь мы наверху, непременно забила бы плетью», - рассказывала моя собеседница.

Доставалось плетью и женщинам, которые осмеливались надеть на себя использованные мешки из-под цемента. Проделывали прорези для рукавов - и одеяние, стоявшее на теле колом, было готово. Чего не сделаешь, чтобы хоть немного уберечься от холода.

И все-таки человек - непостижимое существо. Как узники, познавшие ад на земле, еще могли найти силы посмеяться над своими истязателями, идти против их воли? Но они возрождались для жизни, словно птица Феникс, стоило лишь появиться маленькой надежде. Видели, что-то меняется: хоть и лютуют немцы, но с оглядкой. И охраны нет такой, какая была в других лагерях. Как-то копали траншеи, а мимо проходили пленные французы. На ломанном русском они сказали: «Держитесь, ваши близко!»

И затрепетал огонек надежды, и возродилось желание бороться за свою жизнь. К тому же, как утверждала моя героиня, голодный человек способен на многое, ему все нипочем. Как-то немка вынесла из кухни маргарин и понесла его за ворота. Пленницы, увидев это, бросились к немке, навалились на нее, вырвали поднос. Получилась куча мала, да и не наелись - только руки вымазали. Елена наблюдала за происходившим издали... Удивительно, но немка не кинулась, как прежде, избивать их. И охранники не стреляли в толпу, наоборот, из-за ворот стали кидать узникам брюкву. Видимо, поняли, что народ доведен до ручки.

А 30 апреля 1945 года произошло что-то необычное: узницам из расчета на двух дали по буханке хлеба, деревянному стаканчику искусственного меда и по одеялу, а затем выгнали за ворота. Женщин построили в пятерки и, пригрозив: «Шаг в сторону - расстрел», вновь куда-то погнали. Передвигались пленницы плохо, а когда становилось совсем невмоготу, кричали: «Пауза». Охранники проявляли невиданную доселе снисходительность и позволяли им присесть.

«Сколько времени мы брели - я не помню, но в какой-то момент, оглянувшись, поняла, что охраны с оружием уже нет. Нас сопровождали только немки да полячки. Полячек мы из-за их говора, полного шипящих звуков, называли между собой «пшаками». Вдали слышался грохот канонад. Наши надзирательницы, испугавшись, побежали в какое-то кирпичное здание, а мы бросились врассыпную. Те кричат: «Убьют вас!» Мы в ответ: «Пусть убивают: хуже, чем было, уже не будет». Все разбежались кто куда. Краем глаза я видела, как наши надзирательницы переодеваются в робы, чтобы их было не отличить от узниц: спасали свои шкуры, чувствуя, что жареным запахло», - вспоминала Елена Григорьевна.

Вместе с напарницей она собиралась бежать в поле, как увидела мотоциклиста. Это был немецкий офицер, но без погон и оружия. Остановившись перед теми, кто еще не успел убежать, он попросил перевести с немецкого короткое: «Уходите! Сейчас пойдет немецкий карательный отряд, вас расстреляют на месте...»

Первыми рванули немки и полячки, а пленницы кричали им вслед: «Улепетывайте, пока целы!»

Лена решила держаться вместе с одной девушкой и двумя женщинами. Рядом лес, а в небе кружил самолет с красными звездами. Неподалеку озимое поле, они перешли его и увидели прекрасный пейзаж: плакучие ивы вокруг озера. Женщины предложили девушкам посидеть, а сами отправились на разведку. И вот, когда впервые за многие годы они наслаждались свободой, совсем рядом просвистел снаряд и упал в воду. «Если бы не долетел до озера, тут же нам смерть и пришла бы», - рассказывала Елена Григорьевна. Девушки решили пойти куда глаза глядят и вышли на большую дорогу.

Дорогие наши!

Колонна танков, на каждом из которых белыми буквами было выведено «На Берлин», замедлила ход. Из люков показались наши солдаты. Для Елены это был самый радостный момент за долгие годы. Навстречу девушкам бросился офицер: «Девчонки, русские? Дорогие вы наши!» Затем спросил: «А не встречали ли вы в конц¬лагере мою дочку?» Услышав отрицательный ответ, погрустнел. Посоветовал идти в видневшуюся неподалеку деревню, где уже не было немцев.

Танки медленно проезжали мимо девушек, танкисты радостно махали им руками и кричали: «Мы за вас отомстим!»

Девушки, последовав совету военных, отправились в деревню. Хозяева, немцы-фермеры (бауэры), с приближением советских войск спешно покинули ее. В их домах остались работники, выполнявшие всю тяжелую сельскохозяйственную работу. Это была молодежь из Советского Союза, угнанная немцами в Германию. Особенно запомнился парень, который разыскивал своего хозяина - отомстить ему за то, что тот сделал его инвалидом. Елена познакомилась с русской молодой женщиной, в течение многих лет батрачившей на немцев. В неволе та встретила свою любовь, вышла замуж за русского и родила ребенка.

Знаете, где встретила Елена День Победы? В Берлине! Туда на радостях отвезла ее новая знакомая, и девушка собственными глазами увидела рейхстаг с водворенным на него красным знаменем, гордых и ликующих солдат-победителей.

Тогда Елена не знала, что из Германии она уедет еще не скоро. В военной комендатуре советский офицер сказал ей: «Зачем тебе сейчас в Советский Союз? Там голодно, а здесь хоть откормишься пока. Кому-то надо и тут хлеб убирать, за скотом ухаживать, зерно и мясо на родину отправлять. Так ты и своей стране поможешь, и здоровье укрепишь». Почти на два года Елена осталась работать в животноводческом хозяйстве. Будучи грамотной по тем временам, вела учет полученной продукции: сколько намолотили зерна, надоили молока. Принимала, записывала, оформляла документы.

На одной из фотографий 1946 года она запечатлена со знакомой, с которой подружилась в немецкой деревне. «Здесь я уже похожа на человека, - комментировала Елена Григорьевна. - На хорошем питании быстро набрала вес». В ясных глазах - спокойствие и уверенность.

Рассматривала я и другие фотографии. Глядя на красавицу в кокетливой шляпке, трудно было поверить, что она прошла горнило испытаний.

На родине

В конце 1946 года Елене позволили вернуться на родину. Встреча с двоюродной сестрой в Гродно была незабываемой. Потом было еще много светлых моментов, в том числе встреча во Львове, куда девушка приехала в гости к родственникам, с будущим мужем, Виталием. Фронтовик, увидев Елену, влюбился с первого взгляда. После женитьбы в 1950 году увез молодую жену в Горьковскую область, где оба работали в леспромхозе, в поселке Керженец Семеновского района. Одна за другой родились дочки Вера, Галя и Люда.

С мужем жили в ладу и согласии. Он жалел и берег молодую жену, здоровье которой было совсем никудышным. Как оказалось, от отвратительной еды в концлагерях ее живот был полон червей-паразитов. В больницах лечилась часто, зато потом, уже в почтенном возрасте, со здоровьем Елены Григорьевны было все более или менее благополучно.

Не все оказалось просто в мирной жизни. Во времена Сталина узников концлагерей не жаловали, могли объявить врагами народа, а то и предателями. Нетрудно догадаться, что Елена не афишировала свое прошлое. Однако нет-нет да и слышала порой от невежественных людей оскорбления типа «немецкая овчарка», и это после всего того, что ей довелось пережить…

Хорошо, что воинская часть выдала ей документы о работе в Германии на пользу Родины. Лишь когда пошла на пенсию и оформляла документы, отправила запрос в посольство Германии. Пришел документ, подтверждавший, что она действительно являлась узницей Равенсбрюка (нашли ее по номеру), и только тогда Елена Григорьевна получила соответствующее удостоверение.

Свидетельства ее пребывания в других лагерях смерти безвозвратно потеряны, вероятно, уничтожены фашистами. На мой вопрос, что помогло ей не сломаться в тех нечеловеческих условиях, Елена Снеткова ответила: «Инстинкт самосохранения. Человек - удивительное существо: когда жизнь становится невыносимой, его чувства и разум отключаются. Мы были словно роботы. Но лишь забрезжила призрачная надежда, произошло возрождение, появилось желание жить».

По мнению дочери, Веры Витальевны, ее маме помогла невероятная жизненная стойкость, а также осознание того, что нужно пройти через страдания, надеясь только на себя.

А счастье для Елены Снетковой было в мирном небе, достойной и сытой жизни. «Над нами не летают самолеты и не бомбят нас, мы спокойно спим и просыпаемся в своих мягких чистых постелях. Живы наши родственники. Чего еще можно желать?» - говорила она.

По биографии моей героини можно снимать фильмы, но вряд ли они смогут отразить великую силу духа этой русской женщины. Выжившей, пройдя через ад...