Адам и Ева в "раю" таежном

Супруги-учёные – ленинградцы. Он – талантливый писатель, друг Бианки, она – дочь профессора и муза поэта. Большая любовь, длинная жизнь, в которой были и наука, и творчество. Они провели в тайге Кондо-Сосьвинского заповедника четыре с половиной года. Трудных. Военных. И парадоксально – самых счастливых. Что их связало с Югорской землёй настолько, что они завещали похоронить себя здесь?

На светлом берегу Малой Сосьвы, в окрестностях кордона Ханкогурт, в окружении головокружительно высоких сосен пытливый путник может обнаружить несколько старых могил. На одной из них, потрудившись, можно прочесть стихотворные строки:

А тут осталось всё, как прежде,
И не заметила тайга,
Что мой костёр горел всё реже
И наконец совсем погас.

Здесь же годы жизни и смерти автора строк – 1905–1988, и его необычное имя – Кронид Грановский. Чуть дальше – могилка жены Евгении Дорогостайской (1916–1999).

Эта любовная история развернулась не на передовой, а в глубоком тылу воюющей страны, в дебрях сибирской тайги. Нет, познакомились они гораздо раньше – в коридорах Ленинградского университета, где, кстати, на историческом факультете учился в то время сын его любимого поэта Николая Гумилева, «на которого бегал взглянуть» студент биофака Кронид Грановский. Кронид очень увлекался литературой, посещал литературное объединение, даже захаживал в Ленинградский дом писателей. Но писателем себя не считал.

Кронид родился в семье обедневшего дворянина и крестьянки. На первом месте – книги. «Сверстников не было. А с кем-то надо играть. Знакомился с бабочками, жучками, улитками, птицами… Родным стал лес». В четырнадцать лет Кронид пошёл работать на лесосплав. Исходил всю Новгородскую область, Карелию, дошёл до Белого моря. Позже он напишет о себе: «В лесу я не гость и не хозяин – я пришёл в свою семью».

В 1939 году выпускник биологического факультета Ленинградского университета Кронид Грановский женился.

Женя Дорогостайская, «скромная провинциалка из Иркутска», была остра на язык, любила посмеяться, пока трагедия больно не ударила по её жизнерадостной натуре. В 38-м её отца, большого учёного, гидробиолога, заведующего кафедрой зоологии в Восточно-Сибирском университете, расстреляли. Кронид был рядом с Женей в чёрные дни. Беда их сблизила. Получив дипломы, они расписались. Супруги получили распределение в Крымский Никитский ботанический сад. Но, к удивлению всех, отказались. Не юг их манил, а север.

С октября 1940 года они – научные сотрудники Кондо-Сосьвинского заповедника. Посёлок Ханкогурт на реке Малой Сосьве. Где это? Заповедник долго молчит, потом отвечает: «выезжайте поездом Тюмень, дальше лошадьми 1 350 км». 50 дней – полтора месяца тяжёлой дороги. Как во времена Радищева и Пушкина, едут «на почтовых» по бесконечному тракту от одной станции к другой. Вместо станционных смотрителей – колхозные бригады. Многое изменилось, а суть осталась прежней. «Мутная зимняя ночь, нигде ни огонька, а впереди – неизвестность... Ночуем у хантов. С большим интересом присматриваемся к ним и к их жилью. Скудно», – пишет в своём дневнике Грановский.

В заповеднике их встречают приветливо. В документальных свидетельствах того времени деятельность супругов-ботаников описывается кратко: «В 41–44 годах провели исследование растительного покрова на территории заповедника, описали и классифицировали растительность края». Работы хватает. Но всё меняет война.

Нужна ли наука стране, которая захлебываётся кровью потерь? Об этом тяжело молчат или громко спорят сотрудники заповедника. После работы заготавливают ягоды и грибы, пытаются отправить это на фронт. В письме к матери Евгения пишет: «Думала ли ты, мама, что твоя дочь будет стрелять рябчиков в глуши сибирской тайги? …За белок платят по 2–4 рубля, за соболей 100–150». А в другом письме она сообщает, что хлеба «даже вид забыли», поэтому всякая таёжная еда кажется безвкусной.

Кронида дважды вызывают на мобилизационный пункт. Евгения в слезах, прощаясь, провожает его, а он два раза возвращается назад, не уехав. Никто уж не знает теперь почему. Наконец вместо фронта ленинградского учёного селят с женой на отдалённом Ханлазинском кордоне, в тайге. Они должны работать наблюдателями на территории заповедника. Обход территории, охрана от браконьеров, граница в 150 км. И кругом – глушь. Так пройдут осень и зима. Сотни километров тайги и два человека – он и она: «Мы здесь. как Адам и Ева, перед лицом первозданного мира. Но в отличие от прародителей мы должны не просто жить здесь, а ещё и работать», – напишет в своих дневниках Кронид.

Долг наблюдателя призывал оставлять старенькую, такую уютную лесную избушку и отправляться в обход по тайге. Он уходил – она ждала. Питались в основном сухой рыбой, пили кипяток, досыта не ели, готовили дрова, слушали, как трещит от мороза тайга. Развлекались... пением сверчков, которые, отогревшись за печкой, радовали отшельников.

Сколько километров по тайге исхожено. Да, голод постоянный спутник. Однажды пришлось убить собаку, чтобы не умереть. Евгения Дорогостайская пишет в своих воспоминаниях:

«12 октября я потеряла ружьё. Искали день, искали два, три – безрезультатно... Падает снег. Варим похлёбку из нескольких высохших на корню грибов, заправленных мукой.

17 октября. Идём по сфагновым соснякам, скользим по мокрому снегу. Прошли за день очень мало. Повалил сильный снег. Наши сапоги совсем разваливаются. ...Поняли, что дело серьёзное. Решились на отчаянный шаг. Я села у костра, крепко обняв одну нашу собаку Тайгу, Кронид взял топор и ушёл с другой, Белкой, в темноту. Тайга стала отчаянно рваться, шерсть у неё на спине стала дыбом. Но я сжимала её долго, пока Кронид всё не закончил. Сначала мы с жадностью пили бульон. Мяса не ели. Грех совершили... На утро решили идти по компасу на север, к Сосьве, никуда не сворачивая. Сил всё меньше. Кронид нашёл какие-то белые личинки и ел их с жадностью. Я не могла. Сухие грибы ела, но с трудом – червивые.

20 и 21 октября мы уже не идём, а скорее с трудом переставляем ноги. Что чувствовала и думала, уж не помню теперь, но мне кажется, что я была спокойнее Кронида. Другой темперамент, да и моложе...»

К концу войны Кронида Всеволодовича начинает мучить цинга, от лишений и голода заболевает Евгения Витальевна. Да и работа закончена, рукописи отосланы в Главное управление по заповедникам. Можно возвращаться. Снова долгая дорога на перекладных. И вот их встречает Ленинград, переживший блокаду, разрушенный бомбежками, но не побеждённый, такой любимый город!

В 51 году система заповедников варварски разрушается. Кондо-Сосьвинский заповедник, как и многие другие в стране, закрывают. Заповедные леса отправляют под топор. Кронид Всеволодович тяжело переживает эти события и совершенно отходит от науки. Ищет новую деятельность – становится членом географического общества, снова берётся за литературное творчество. Его рассказы и этюды о природе востребованы. И придумывать-то ничего не надо – четыре с половиной года робинзонады в заповеднике!

Однако именно там, на безлюдном таёжном кордоне, под морозным небом, в тишине маленькой избушки он и она смогли пережить счастье, которое потом никогда не повторилось…

Из дневника Кронида Грановского (МОЖНО ВРЕЗКАМИ):

«На затерявшемся в тайге кордоне нам не было скучно. ... Мы всегда старались говорить только так, чтобы это находило отзвук у другого. Если двое хорошо знают друг друга, если у них много общего во взглядах и вкусах, то у них всегда найдётся интересный для обоих материал для беседы».

«Долго ли жить нам на кордоне? Кто ж его знает? Не такое время, чтоб гадать о будущем. Будем жить настоящим, ценить каждый день, каждый час вот этой жизни, вместе, вдвоём».

Он завещал похоронить себя среди сосен не на своей родине – в Новгородчине, не в Ленинграде, городе учёбы, творчества и жизни, а там, где навсегда осталось его сердце, – в Западной Сибири. А спустя совсем небольшое время здесь же обрела свой последний приют Евгения Дорогостайская. Она и при жизни всегда следовала за мужем.