Мария Волдина: «Оглядывайтесь назад…»

Она не раз признавалась, что умеет слышать свою землю и понимать знаки, которые подаёт небо, вода, окружающий мир. Признаться честно, мне казалось, что это скорее фигура речи: Волдина – выдающийся писатель и поэт, ей в образности мышления не откажешь. Но вот мы вдвоём приехали в Дом-музей художника Игошева – там было решено записать интервью – и Мария Кузьминична, оглядев каминный зал и присев в кресло, вдруг резко предложила поменять дислокацию. Выбрала диванчик, где пришлось сесть гораздо ближе друг к другу и, на мой взгляд, с меньшим комфортом. Только в самом финале нашей беседы, несколько раз прослезившись вместе со своей героиней, я поняла: она действительно обладает почти кошачьим чутьём, и если понятие «энергетика места» вообще существует, то Мария Кузьминична уж точно знает об этом всё. Есть ощущение, что ей открылась какая-то особая – исконно-посконная, нутряная, сермяжная истина, которая открывается только тем, кто… впрочем, об этом судите сами.

– Мария Кузьминична, в семье, где Вы выросли, было 12 детей. И Вы были старшей. Было ли с детства повышенное чувство ответственности и какой отпечаток оно наложило на Вашу дальнейшую судьбу?
– В моём маленьком народе есть такая традиция: старший – девочка или мальчик – должен уметь делать всё, что делают папа и мама. Я рано поняла, что я старшая и должна быть взрослой. Вообще, в хантыйских семьях так: «ругачка» – это «запретка». На меня никто никогда не кричал, только говорили: что ж ты недосмотрела, если что-то младшие напакостили, или ставили в пример младшим: посмотрите, как старшая делает. А я уж старалась вовсю, чтоб меня хвалили. В пять лет стреляла, потому что должна была быть, как папа.
– Стреляли из ружья?! Девочка пяти лет?!
– Мы должны были уметь это делать, не важно – мальчик или девочка. Однажды папа мне сказал: «Я занят, детка, возьми ружьё и сходи в лес». Я взяла ружьё, пошла в тундру и увидела белочку. Меня прямо гордость обуяла: я знала, как стрелять, куда стрелять, чтобы не попортить шкурку. Рядом со мной собака, верный помощник на охоте, мы вдвоём – охотники, она мне подсказывает. Я выстрелила – белочка упала. Я такая радостная была! Папа похвалил: мол, ты старшая, умница, белочку добыла. И шкурка вон какая, из неё то-то и то-то можно сделать. Проходит время, папа снова меня отправляет: ты уже умеешь, иди. Идём с собакой. Нашли глухаря. Я прицелилась, выстрелила… а он улетел! Я так долго плакала! А папа дал мне урок: стрелять надо было не в голову, а в зобик или крылышко. И ещё научил меня слушать, как лает собака. Оказывается, на каждого зверя по-разному. То со злостью, то ласково. Я и сейчас прислушиваюсь, как лает собака.
– И до сих пор понимаете?
– Абсолютно. По лаю собаки многое можно понять.
– Сейчас очень много говорят о воспитании. Что, дескать, детей раньше воспитывали неправильно, нужно давать им больше свободы, сразу видеть в них личностей и не наказывать. Но самое главное – давать им больше любви, чтобы недолюбленность не вылилась в комплексы и психологические проблемы. Вы что думаете по этому поводу? И как сделать так, чтобы всем хватило любви и внимания, когда в семье 12 детей?
– Я вам больше скажу: наш народ жил так, что в чуме располагалось по две семьи – большие, с огромным количеством детей. И учились мы просто глядя на взрослых. И постоянно играя. В оленей, собак, в стаи животных. Где обязательно были правила, вожак, помощники. Время ещё было такое. Война. И никто не разделял – свои, чужие дети. Любили всех одинаково. Самого понятия «чужой» не было. Сейчас просто не подойдёшь к чужому ребёнку, и детей учат этому. А в моём народе так: мамы, папы, бабушки, дедушки – они не ставят задачи, они естественным путём передают детям всё, что знают сами. С любовью, с душой. И всё это в тебя перетекает. И до сих пор, когда меня видят дети, тянутся ко мне, не боятся, как будто чувствуют что-то.
– Мне кажется, Вы сами в себе внутреннего ребёнка сохранили, вот дети и чувствуют.
– Я сохранила тех людей, которые в меня перетекли.
– Вы маленькая, хрупкая, беззащитная… зачем в журналистику пошли? Это же всегда было связано с риском, а в Вашем случае – даже с риском для жизни?
– Я учительница по профессии. Григорий Лазарев, первый редактор хантыйской газеты «Ленин пант хуват», почему-то решил, что я должна его заменить. А у меня случилось первое моё большое несчастье – умер мой первый муж, и я осталась одна с тремя ребятишками. А в это время приехал Володя Волдин, журналист. И в посёлке, где все нас знали и разделяли моё горе, ему рассказали нашу историю. И он, как позже я узнала, решил, что станет моим мужем и отцом моим детям. Он стал ухаживать, писать стихи. Я долго не отвечала, но судьба постоянно сталкивала нас вместе. Мы встретились в Тобольске, и младшая дочь – ей было около пяти – сказала: «Пусть дядя Володя будет нашим папочкой, мама-а-а-а»… Наконец мы сошлись и зарегистрировались. Прожили три счастливых года, а потом… Снова пришла беда. Володя погиб. И мы опять остались одни.
Но то, что он сделал для меня – бесценно. Он открыл во мне поэта. Я никогда не открывала своего авторства, даже когда читала стихи или пела свои песни – говорила, что они народные. А когда прочитала Володе, он воскликнул: «Да Вы поэтесса!» И отнёс мои работы Григорию Лазареву. Они стали отправлять их в журналы, на конкурсы, меня стали приглашать – и пошло-поехало. Но быть журналистом я долго не соглашалась, несмотря на то, что всё время звали. Я владела тремя языками – и это было ценно. Тогда меня просто обязали работать как коммуниста, как общественника. Время было другое. И мне пришлось пойти работать помимо воли. Потом случайно попала на радио. Опять же Володя попросил меня почитать с ним новости. Я почитала, и сразу после этого вызывает нас к себе редактор – большой, могучий. Спрашивает: «Это ты сегодня читала с Владимиром?» «Я», – отвечаю трусливо. Он говорит: «Будешь читать каждый день и независимо от объёма получать четыре с половиной рубля». Тогда это были деньги! Вот я и думаю: «Одно выступление – это килограмм масла, килограмм сахара, и ещё остаётся!» Но страшно было. Поэтому согласилась не сразу. И 25 лет была бессменным диктором радио на хантыйском языке.
– Вы ведь создавали семью, трудились и растили детей во времена, когда роль женщины в обществе и общественной жизни не была столь значимой, как сегодня. Жена, хранительница очага, мать – вот традиционные социальные функции, которые должна была выполнять женщина. Ваши мужья как реагировали на столь активную жизненную позицию?
– У меня было три мужа. Все разные. Первые два трагически ушли, рано, слишком рано. С третьим мы прожили больше тридцати лет. Я всегда старалась успевать во всём. До обеда готовила, занималась хозяйством, ухаживала за детьми, стирала. Потом два часа спала, прямо так, по расписанию. Потом много писала, работала в редакции. Шла на радио. Энергии было много тогда. А по поводу лада в семье: я всегда говорю, даже сейчас, когда с молодёжью встречаюсь: «Мужчины – это энергия и корень жизни. А в доме – сила и стержень семьи. А мы, девчонки, нисколько не хуже. Мы – сердце и душа жизни».
Это не я придумала, а мой народ. Почему семьи распадаются? Потому что девчонки иногда не понимают, что перед ними за человек. Мужчины имеют дело с камнями, техникой, строительством дорог, городов. Это важно. А вот пришёл он домой радостный, улыбается. А она ему с порога: «Ты где был? Почему опоздал?» Не нужно так. Они очень ранимы, мужчины – прямо как дети. И у них это не проходит, не заживает.
– Как Вы выдержали боль своих потерь? Это возможно?
– Я пережила троих мужей, похоронила двоих своих мальчиков. Мне помогла только мудрость моего народа: чтобы быть настоящим человеком, нужно перенести большое горе и испытать большую радость. Я видела и то, и другое. И живу. Ещё музыка спасает. Когда первый муж, Павлик, ушёл, все плакали навзрыд у его гроба. А я не могла. Подошла и сказала свекрови: у меня словно музыка внутри. Она меня так сильно прижала к себе и говорит: «Тяжело тебе. Найди место уединённое и попой. Полегчает». Я только потом поняла, откуда песни-плачи пошли. Облегчают они душу, когда ничто не способно помочь.
- Вы прошли невероятно большой и насыщенный профессиональный путь. Журналистика очень видоизменилась за это время. Как Вы к этому относитесь?
– Плохо я к этому отношусь. Совсем изменилось отношение к профессии. Что-то происходит, важное событие, которое требует анализа, а анализ отсутствует. Соответственно, отсутствуют выводы, которые все должны сделать.
– Вообще, я должна была с Вами говорить о жизни, любви и мудрости, но меня всё равно стаскивает в животрепещущую для меня тему профессии. Как при любых изменениях жизни, политики и режимов, работая журналистом, не потерять человеческий облик и достоинство?
– Очень-очень сложно. И журналистам сегодня особенно трудно. Потому что очень часто что происходит? Говорят: я хотела написать об этом, но меня выгонят! Меня устранят, если я напишу про то, что меня волнует. Журналист живёт страхом. Это надо преодолевать. Были и у меня такие случаи. Например, спорный момент в строительстве трассы. Она должна была идти напрямую, а там было стойбище. Ну представьте: люди жили веками, там были могилы их предков! Я встала на защиту и выступила за то, чтобы сделать дорогу в обход стойбища. Можно же сделать петельку?
Мы вместе с Айпиным принимали участие в этой дискуссии. Один чиновник потом отозвал меня и говорит: «Вы жить хотите?» «Хочу, – отвечаю. – Вы вон без волос почти, а тоже, небось, хотите жить. А у меня ещё ни одного седого волоса нет, как же мне жить не хотеть?!» «А почему, – говорит, – идёте против государства? Как называется человек, который против государства идёт? И имеет ли он право жить?» Я испугалась, конечно, но сказала: «Лес большой, и можно сделать дорогу в обход стойбища. Это будет по-человечески». И услышала: «Учтите, что это грозит вам большой опасностью».
Я не ответила, и просто ушла. Мы вернулись домой, я рассказала обо всём Патрикееву. Приехал начальник регионального отделения Госбезопасности. Выслушал меня и сказал, что я правильно поступила и мне ничего не угрожает. Тогда я успокоилась. И потом, впоследствии, было много всяких угроз. Но я продолжала работать. Тридцать лет в профессии – шутка ли! Надо твёрдо стоять на ногах. И твёрдо держать свою позицию.
– Всегда, когда я с Вами общаюсь, меня не покидает ощущение, что Вы как будто живёте вне контекста этого мира, вне политики, вне вызовов. Как этому научиться?
– Это очень просто. И сложно. Это тоже народная мудрость и мудрость дедушки. Если кто-то ругается – слушай. За дело ли ругают, не за дело ли… Слушай, но обратно не ругайся никогда. Если один раз поругаешься – в следующий раз опять потянет. Начнётся ругачка, война. Поэтому я так и живу. Я не отвечаю на зло. Человек сам себя накажет или жизнь накажет.
– А Вам вообще интересно знать, что о Вас думают? Это важно?
– Это любому человеку важно. Иду я по улице, останавливает меня мужчина с супругой и говорит: «Вы же лучезарная!» Я даже опешила. Это же великая награда.
– Моя мама часто говорит о том, что жизнь так быстро пролетает, что нужно успевать жить и чаще думать о глобальных вещах. Как Вы чувствуете, что нужно успеть сделать в этой жизни?
– День прошёл – оглянись назад. Эта формула мне очень нравится. Дедушка меня всё время спрашивал: «Оглянулась? Что оставила после себя?» Так и живу: день прошёл – оглянулась. Год прошёл – оглянулась. Знаете, как интересно!
– Если бы могли сейчас обратиться к будущим поколениям, которые будут читать это интервью через много десятков лет, что бы Вы им сказали?
– Вот я бы и сказала им: оглядывайтесь чаще, анализируйте, всё ли вы делаете правильно. Когда-то бабушка научила меня слушать мир. Мы ездили на рыбалку и часто оставались с ночевой. Шалаш делали сами, палаток не было. И перед сном бабушка спрашивала меня: «Что ты слышишь? Что речка говорит? А лес? А деревья?»
Однажды у меня был день непослушания. Я взяла топор и вслед за бабушкой порубила все маленькие деревца вокруг, хотела сделать свой шалаш. Когда мы уже ложились спать, бабушка опять спросила: «Что ты слышишь?» Я про лес и речку начала, но она вдруг сказала: «А я другое слышу». И вдруг зашептала мне в ухо не своим голосом: «Мама, зачем она мне ножку отрубила? А зачем нам головки отрубила? Ручки поломала?» Утром я встала, вышла из шалаша и заплакала: бабушка всё убрала за мной, но мне так и виделось, как мама по своим загубленным деткам-деревцам горюет. С тех пор я даже веточку не могу у деревца сломать, такой урок мне бабушка преподала.
А совсем недавно со мной вообще что-то удивительное приключилось. После смерти мужа стала плохо себя чувствовать. Вот, думаю, и мой черёд пришёл. Никому ничего не сказала. И тут приглашают нас на фестиваль творческих людей в Дагестан. Мы едем. Там нас везут в горы, где открывается потрясающий вид. И я думаю: вот бы родную тундру с такой высоты увидеть, подняться над ней. И вдруг – вижу! Голубые озёра, красные холмы, белый мох – всё вижу, как сейчас. Думаю, умом тронулась. Но потом поняла, что это связь такая с моей землёй. Она во мне навсегда. По этому поводу у меня есть стихи, которые Еремей Данилович Айпин просил меня читать для всех будущих поколений:
В моем сердце вся природа,
Добрый нрав и ум народа,
Что ветвятся, как деревья,
Полны света и доверья.
Как берёзка золотая,
Я свечусь на склоне лета –
Ничего я не скрываю,
Мне б успеть отдать все это,
Все вернуть земле и детям,
Перетечь в сердца и души,
Нет на свете доли хуже,
Чем отдать всё это смерти.