Гершон, Джек и Наташа

Гершон, Джек и Наташа
Я расскажу вам о трёх замечательных людях, с которыми
повстречалась во время поездки в США. О тех, кого Вторая
мировая коснулась своим смертельным дыханием и чьи
судьбы изменила. О тех, кто навсегда стали её свидетелями.

Гершон
Мы встретились в небольшом кафе в центре Чикаго. Гершон, сдержанный господин в корректной серой тройке, сразу предупредил, что у него есть полчаса, о личном он говорить не будет, но воспоминаниями поделится.
Гершон работал переводчиком на Нюрнбергском процессе, где судили лидеров нацистской Германии. «Процессом шести миллионов слов» назвала его пресса. Записи судебных заседаний и материалы Суда истории были опубликованы в сорока двух томах на четырёх языках: русском, английском, французском и немецком.
– В делегацию США в Нюрнберг был открытый набор – довольно жесткий, желающих много. Кроме знания языков, требовалось пройти психологические тесты, показать знание юридической и политической терминологии, общий уровень развития. Мне было 20 лет, но я хорошо говорил на немецком, неплохо знал русский и доказал, что справлюсь. Кстати, в состав нашей и британской делегаций вошли много русских эмигрантов: князь Васильчиков, княгиня Трубецкая, граф Толстой...
Мы работали в «аквариумах» – небольших стеклянных кабинах, открытых сверху. Синхронисты каждой из четырёх делегаций делали перевод на родной язык. Сразу за кабинами были скамьи подсудимых. Мы хорошо могли разглядеть их лица.
Смены шли по 1,5 часа, но иногда приходилось работать 2–3 смены подряд. Лето было жаркое, но воду мы почти не пили, хотя и хотелось. Из аквариума нельзя было выходить ни на секунду, даже в туалет. Приходилось терпеть. Даже когда не работали в «аквариуме», мы были рядом в соседнем помещении и следили за процессом. Вызвать могли в любой момент, если кто-то из переводчиков ошибётся или почувствует себя плохо.
Синхронный перевод требовал высокого уровня профессионализма, внимания и полной отдачи. Какие бы факты, мысли, чувства – возмущение, гнев или истерику – ни транслировал выступающий, мы должны перевести всё точно и без эмоций. Ошибаться нельзя, важным было каждое слово.
Мы испытывали сильнейшее психологическое давление. Многие из нас находились на грани нервного срыва, нас мучили кошмары. Помню, как кричал во сне мой сосед после документальных фильмов о Майданеке и Освенциме. Одна молодая девушка, хорошая переводчица, в первый же рабочий день задохнулась и стала рыдать. Не смогла произнести ни слова. Оказывается, она была в Заксенхаузене. Позже она сказала: «Эти люди погубили 12 из 14 человек моей семьи».
Это была очень трудная и напряжённая работа, но мы были молоды и сильны. Иногда у нас были вечера с танцами или приёмы, мы могли отдохнуть.
Он рассказывал сухо, со спокойным выражением лица, но глаза влажно блестели. Я не выдержала и спросила: «Гершон, у Вас тоже кто-то погиб в лагерях?»
«Мы договорились не спрашивать о личном», – напомнил он.
Потом взглянул на часы, помолчал и сказал: «Они всё знали. Я долго смотрел на них. Всё знали эти свиньи. А их всего лишь повесили. Жаль!»
И ушёл.
Джек
Клуб ветеранов Второй мировой войны в Чикаго оказался довольно приятным местом: уютные диванчики, бильярдный стол, барная стойка, музыка. А улыбчивый ветеран Джек был похож на постаревшего ковбоя, даже шляпа, сдвинутая на затылок, присутствовала.
– All right! Ты журналист из России?
– Да, хочу про вас написать. Джек, ты воевал?
– Да, весной 1945 года, 96-я пехотная дивизия, солдат.
– Где? Нормандия, линия Зигфрида?
– Нет. Окинава. Steel Typhoon, знаешь?
Я не знала, эта часть истории прошла мимо меня. Впрочем, как мимо Джека и его товарищей прошли Сталинградская и Курская битвы, оборона Москвы, блокада Ленинграда.
Уже позже я прочла, как в феврале – июне 1945 года шли кровопролитные бои за два острова – Иводзима и Окинава. Как ожесточённо сопротивлялись японцы и гибли, тысячами гибли морские пехотинцы США, японские солдаты и мирные жители. Из-за высоких потерь при операции «Стальной тайфун» командование ВМС США запретило дальнейшее вторжение на острова. И была выбрана альтернативная стратегия – атомная бомба. Хиросима и Нагасаки.
Ничего этого я ещё не знала. Мне было просто стыдно за своё невежество, я кивнула и сказала: «Да, конечно. Вы – молодцы, вы – герои!»
Джек поморщился, вздохнул и сказал, что «война – это страшно и плохо, но мы солдаты, так было нужно. Мы всех победили – и японцев, и немцев».
– Really? А мы? – растерянно спросила я.
– All right! Вы тоже, – великодушно согласился Джек.
И я уже хотела сказать ему про нашу Великую Отечественную и про 26 миллионов, но…
Джек вдруг начал перечислять: Мэтью, капрал Стивен, Боб Кари, Сэм Коротышка и Сэм Большой, Рыжий Патрик… Он называл имена и прозвища своих товарищей, повторял их снова и снова, хотел, чтобы я всё обязательно записала. Нет, он не плакал, он улыбался и говорил про них как про живых. А они все погибли в той стальной мясорубке. Это я кусала губы, чтобы не расплакаться.
Джек тоже был тогда ранен, но выжил. Он прожил долгую хорошую жизнь, этот победитель и солдат Второй мировой. И он не забыл, нет.
Наташа
Её зовут Наташа, не Наталья или Натали. Так и записано в документах.
У неё шикарная улыбка – на миллион долларов, как говорят в Америке. Модная причёска. Квартира в Чикаго, хороший автомобиль. Она энергична, бодра и позитивна, выглядит гораздо моложе своих лет. Стопроцентная американка, подумаете вы. И ошибётесь.
Она родилась 8 апреля 1945 года в Германии в лагере для остарбайтеров. Мама – Ольга Молодыка, украинка. Папа – Корней Классен, русский голландец, из тех, что приехали в Россию ещё при Екатерине Великой. Оба из Днепропетровской области.
Наташе повезло, как и её родителям. Они выжили. Война закончилась. Их лагерь оказался на территории, занятой войсками США. В Россию после плена родители возвращаться побоялись, иммигрировали в Америку.
– Я не знаю, как родители оказались в Германии, какие у них воспоминания о той войне. Они не хотели этого вспоминать. Мы уехали в небольшой городок в штате Миннесота – Маунтин-Лейк. Нам помогли люди из церкви меннонитов.
Мой папа очень любил Россию, он всегда считал себя русским, даже когда много лет прожил в Америке. Дома мы разговаривали по-русски. Он выписывал русские газеты и рассказывал мне новости из СССР. Мои родители так и жили в этом городке до самой смерти. И никогда больше не увидели родных мест.
У меня до сих пор есть родственники, живущие в Украине, России и Азербайджане. Я встречала многих из них во время моих поездок в Россию, но, к сожалению, сейчас потеряла связь с ними.
Она девять раз ездила в Россию, искала родственников, помогала им. Преподавала русский язык американским школьникам. Разрисовывала на Пасху яйца и учила этому соседей. Когда было грустно, говорила решительно: «Поехали мороженое жрать!» Она назвала свою дочь Надия, Надежда. На прощание сказала мне: «Здесь жить лучше, но в России люди теплее». Она такая русская, эта американская Наташа.
…Джек, и Гершон, и Наташа, я очень вам благодарна.