И жизнью, и душой связан с Югрой

Сегодня, в День рождения нашего округа, мы публикуем материал о выдающемся земляке Юрии Вэлле, который своей жизнью и творчеством олицетворяет Югру.

…С Татьяной Юргенсон мы познакомились в конце лета на окружном фестивале «Хатлые» («Солнце»). Она – известный в округе журналист, писатель и фотохудожник. Многие годы Татьяна Владимировна общалась с писателем Юрием Вэллой, творчество сделало их близкими друзьями. Схожи они были и в восприятии мира, в котором все мы живём. Замечательный ненецкий писатель и общественный деятель ушёл из жизни шесть лет назад. Но люди помнят о нём. Татьяна Владимировна вспоминает о нём неспешно, в разговоре часто делает паузы, чтобы не упустить  важные детали. Они позволяют увидеть человека и писателя во всей полноте его отношения к жизни.

– Когда вы впервые открыли для себя имя Юрия Вэллы?

– Это было в начале 80-х, я тогда или заканчивала среднюю школу, или только год прошёл после её окончания. На глаза попалась книга о томских нефтяниках, основавших города Стрежевой и Кедровый. Ничем особенным этот сборник, составленный из публикаций местных журналистов, не отличался. Однако обратила внимание на стихотворение, помещённое в конце книги. Запомнила и имя его автора, показавшееся мне таким необычным – Юрий Вэлла.

Стихотворение называлось «Оленёнок». Прочитав внимательно, даже удивилась, как эти смелые строки вообще опубликовали. Видимо, очень решительным был редактор сборника. Свою роль здесь, может, сыграло и то, что начинались в ту пору перестроечные времена, и подобные стихи могли допустить к печати. Я даже и не предполагала тогда, что со временем узнаю Юрия, стану близким человеком для него и для его семьи.

– Расскажите, когда лично познакомились с Юрием Кылевичем.

– К тому времени я уже окончила журфак Томского университета и поселилась в Мегионе. Пробовала свои силы в поэзии. В окружной газете «Новости Югры» появилась первая публикация моих стихов. Их отправили в газету мои друзья, но сделали это без моего ведома. Каково же было моё удивление, когда на литературной страничке рядом со своими строками увидела Юрины стихи. Вспомнила тогда: ведь и он, и я живём в одном округе, причём сравнительно недалеко друг от друга. Юра тоже вспоминал ту публикацию, говорил, что в моих строках нашёл родственную ему душу. Захотел познакомиться, вот только не знал, как это сделать.
Мы встретились с ним на семинаре молодых писателей, который проходил в 1999 году в Ханты-Мансийске. И когда познакомились, возникло ощущение, что знаем друг друга очень давно. В ту пору у Юры в родном его селе Варьёган и на стойбище гостила профессор Ева Тулуз. Она читала лекции в Сорбонне, а в тот год вела ещё курс этнографии в Тартуском университете.

Удивительный человек: говорила и читала на десяти языках. И оказалась своей в компании югорских писателей. Она спела колыбельную на родном ей французском языке для моей маленькой дочки Оли, которую я взяла с собой в Ханты-Мансийск.

Примеру Евы последовали все участники семинара, колыбельные спели тогда для дочки на хантыйском, мансийском, ненецком и эстонском языках. Я же спокойно смогла выступить со своими произведениями перед коллегами.

Юра заснял на видео эти сцены с исполнением колыбельных песен. Запись эта хранилась на его стойбище. Жаль, что не успели сделать копию той съёмки, потому что все видеозаписи, сделанные  Юрой, погибли потом в пожаре.

– Какие воспоминания остались у вас о стойбище, на котором жил Юрий Вэлла?

– Первый раз я там побывала с маленькой дочкой в 2000 году. И сразу ощутила домашнюю атмосферу. Почему об этом говорю? Потому что сейчас создаются стойбища для туристов, но там не ощущается какой-то домашней ауры.

На Юрино стойбище тянуло всегда, стоило мне только побывать там впервые. Там я ближе познакомилась с его семьёй: женой Леной, дочерями Тайной, Ладой, Аэлитой и Сёмой. Старшие Юрины внуки росли на моих глазах. Они играли с моей дочкой, ведь в ту пору им было, как и Оле, по пять-шесть-семь лет. И хоть приезжала в гости, однако никогда не оставалась в стороне от тех забот, которыми  жили на стойбище Юра и его большая семья. С Леной, его женой, ходили по грибы. Бывало, что колола дрова, благо что сама родом из деревни.

Помню, как мне выделили облас. На нём вместе с Юрой и его близкими ходили на дальние озёра. Запомнила одно из них, где росло много клюквы. Потом этот облас за мной и закрепили.

Помню поездку на стойбище в новогодние праздники 2006 года. Пока находились там с дочкой, ходили в лес, не чувствовали холода. В лесу будто даже теплее было, чем в городе. Запомнилось, как ездили в те дни к знакомым Юры, жившим на реке Тром-Ёган. А вот как вернулись назад, то не сразу выбрались домой. Буквально на следующее утро столбик термометра опустился до минус сорока градусов, и мы будто оказались отрезанными от внешнего мира. Переживала, что не успею вернуться домой после праздников, а дома должна открыться выставка моих фоторабот. Юра долго не мог завести машину, отогревал её и только к следующему дню смог вывезти меня и Олю к ближайшему нефтяному кусту. Оттуда доехали с нефтяниками до Когалыма и поездом вернулись домой, в Мегион. Когда подвезли нас к дому на машине, узнала, что на улице минус 52 градуса…

На стойбище мы работали с Юрой над произведениями. У меня до сих пор хранятся дома те первые наброски, что делали, пока писали «Охоту на лебедей». Мы их создавали в форме поэтических диалогов. Никто из писателей, насколько знаю, не обращался к такой стихотворной форме. Авторами диалогов были Юра и я. Мне, например, не хотелось, чтобы в стихотворной строке упоминали о политике, предпочитала вести свою часть диалогов о житейских или глобальных вещах. А вот Юра хотел, чтобы в канву произведения были вплетены события, о которых говорят в мире. Так появились его строки о событиях 11 сентября 2001 года.
Особым удовольствием было наблюдать, как общался Юра на родных для него языках, ненецком и хантыйском. Нечасто это могла увидеть, потому что со мной он, конечно же, общался по-русски, и вся семья в моём присутствии предпочитала русский язык. Вспоминаю, как ездили на соседнее хантыйское стойбище и какой диалог Юра вёл с бабушкой Евдокией, не знавшей ни единого русского слова. Наблюдая их общение, пыталась угадать, о чём они говорят, следя за их мимикой и жестами. Порой хотелось слышать только звучание этого языка. Таким необычным и красивым он оказался.

Юра часто говорил, что язык народа будет жить до тех пор, пока сохранится его традиционный уклад. Не зря он создавал на стойбище школу, в которой учились его внуки и дети из соседних стойбищ. Школа отняла у него много сил и нервов. Не все учителя, которых он приглашал, соглашались жить на стойбище. Однако Юре удалось организовать учебный процесс, где, помимо привычных предметов, детей учили навыкам жизни в традиционной среде обитания северных народов. Те дети, что учились в ней, прошли потом успешно аттестацию в обычных школах. Жаль, что этот опыт не был востребован.

– Юрий Вэлла хорошо знал язык лесных ненцев, говорил и писал по-хантыйски и по-русски. Как он выбирал язык для своих произведений?

– Наверное, это зависело от того, с кем он в данный момент общался, и, соответственно, на каком языке выстраивал в этот момент своё сознание. Он постоянно звонил мне, когда работал над переводами своих произведений на русский язык. Вот мы говорим: мартовский снег, рыхлый снег, слежавшийся снег, нам достаточно этих слов, чтобы понять их смысл. В языке ханты снег обозначается большим количеством слов, чаще всего они никак не связаны между собой по звучанию. Ханты используют в таких случаях эпитеты. Точно перевести их на русский невозможно. В таких случаях приходилось подыскивать  близкие по значению слова, что-то вспоминать, что-то находить в словарях. Такая работа над словом увлекала и Юру, и меня. Особенно сложными стали для нас «загадки от Татвы», которые он переводил с родного для него языка лесных ненцев.
– Какова судьба литературного наследия Юрия Вэллы?

– Письменный архив хранится в его музее в Варьёгане. У меня – электронный архив всего, что было им написано. Юра доверил мне быть его наследником в творчестве. Даже разрешил дать его имя герою моей фантастической повести, над которой сейчас работаю.

Он разрешил мне заняться и подготовкой к изданию его собрания сочинений. Они могли бы поместиться в семи томах. В первых двух – поэзия, проза и всё, что похоже, как говорил Юра, на прозу. Отдельный том – это поэтические диалоги. Следующий – топонимический словарь бассейна реки Аган. Шестой  – воспоминания о нём и литературоведческие работы. И седьмой – автографы, ведь Юра не просто подписывал что-то, а рисовал, в этом томе также должны быть фотоснимки, сценарии фильмов, снятых о нём. Есть задумка выпустить в свет альбом с фотографиями, которые я делала на стойбище. Материал для изданий уже собран, но пока что весь вопрос в финансах.

– Каким вы вспоминаете Юрия Вэллу?

– Ловлю себя на мысли, что у такого яркого и самобытного человека, каким был Юрий Вэлла, были зачатки шаманизма, он внутренне был очень близок к природе, и этот свой особенный дар познания мира переносил в свои произведения, в общение с людьми. Всё, над чем задумывался Юра и к чему стремился, шло от особых качеств его личности. Неудивительно, что к нему относились, как к старейшине рода, шли к нему за советом, искали помощи и поддержки. И он помогал людям.

– Можно обозначить одним словом  главную мысль, которую Юрий Вэлла выразил в своих произведениях?

– Это особенное слово: боль. Боль за людей, искони живущих на этой земле, за людей вообще, за то, что человек должен помнить, что он прежде всего человек.

Думаю, что придёт ещё время, когда вновь будут прочитаны произведения Юрия Вэллы и будет понят их главный смысл.

Часто ловлю себя на мысли, что Юра живёт и ныне – теперь уже в своих правнуках. Особенно в одном из них – Матвейке. Матвейка и живёт на том самом стойбище, что создал его прадед. Он и похож на прадеда – лицом, улыбкой,  какими-то характерными движениями. Мы сейчас все смотрим на него и думаем: Юра-то ведь с нами, и никуда он из этого мира на самом деле не уходил. Нам будто напоминает о том его маленький правнук.